хроника
канон
Записка
"главное"
bases
 A & V
 V & P
биография
Мария
Чевенгур
Котлован

Хроника. Архив              


О сайте        

Предмет исследования: Платонов как завершающее звено цепи Чаадаев-Толстой-Гагарин (Николай Федоров). Все началось с Чаадаева, он сказал: в нынешних книгах нет ответа на сокровенные вопросы человечества, я их читал; фактов давно уже больше, чем нужно; если в истории действительно скрыто важное поучение, люди должны прийти к чему-нибудь определенному, на него укажут другие способы группировки известных фактов, чем дальнейшее их накопление; смутное сознание говорит мне: скоро придет человек, имеющий нам истину времени. Так и оказалось (с поправкой Гагарина: люди в отдельности не могут быть мудрецами). Варианты перегруппировки известных фактов представлены Толстым ("В чем моя вера") и Гагариным ("Записка"). Их анализ выполнен Платоновым, завершившим формирование канона.
      Результаты размещены на двух сайтах:  platonov.mkovrov.ru  и  mkovrov.ru ; сайты созданы в 2004 г. по инициативе и при участии основательницы и первого председателя Платоновского центра Марии Андреевны Платоновой. Число посещений на 31.12.2023 - 160574. Страница уч.секр. Плат.центра Н.С.Захарьевой http://platonov.mkovrov.ru/nz.html ("Верил ли Платонов во всеобщее воскрешение?" и др.)
         Разрешается использование текстов сайта и их перевод на любой язык без каких-либо ограничений как со ссылкой, так и без ссылок, и в том случае, когда компоновка или перевод фрагментов искажает смысл.


Новые материалы (2023 г.):

         Вышла 3-я книга 6 тома Платонова (литературная критика 1936-1941), ИМЛИ РАН, 2023 (см. ДП21)
         Мировоззрение Достоевского
         Уроки "Чевенгура"
         Беседа Платонова с физиком Власовым в забегаловке на Арбате
        "Конгресс": В.Г.Распутин, А.Д.Сахаров и др. обсуждают идеи Чаадаева, Толстого, Гагарина и Платонова



ЧЕМ ОТЛИЧАЕТСЯ ПЛАТОНОВ ОТ ЛЮБОГО ДРУГОГО ПИСАТЕЛЯ        

Есть такая присказка: Толстой писал романы, Чехов рассказы как романы, а Платонов предложения как романы.
      У него часто в одном предложении - несколько романов. Вот, например, в "Чевенгуре": "Карл Маркс глядел со стен, как чуждый саваоф" (с маленькой буквы). Это примерно десятая часть предложения. И это - роман. С очень сложным сюжетом*. В том же предложении: "ни в книгах, ни в сказках, нигде коммунизм не был записан понятной песней". Это другой роман, и его должен написать Платонов ("его дело один коммунизм"). Там же: "поезда с ситцем и сукном, едущие в кооперативные деревни" - еще один роман, жуткий ("c ветром промчался воробей и сел на плетень, воскликнув от ужаса"). На возможность такой сложности указывал Чаадаев: когда ты вынужден при каждом своем шаге "как бы потрясать всю бесконечную цепь человеческих мыслей на протяжении всех веков". Возможно ли это? Да, без сомнения, - отвечает Чаадаев. Известный нам "Чевенгур" - редакция жены. В какой бы редакции ни был издан "Чевенгур", и даже почти в любом отрывке из него мы слышим всю бесконечную цепь жизни на протяжении всех веков.
      Трактат Толстого об искусстве всë изменил. "Поэтика" Аристотеля** стала инструкцией по изготовлению подделок под искусство; и теперь Толстой уже говорит: да, я написал "Войну и мир" и "Анну Каренину"; и я потерял к ним всякий интерес. Я культивировал чувства наименее нужные людям. Это все равно как к Галилею пришли и сказали: уважаем тебя за то, что хорошо танцуешь тарантеллу. Прямые следствия трактата - "система Станиславского" и тексты Платонова. Они живут не в аристотелевой логике: и там и там все зависит не от актера и автора, а от персонажа. В текстах Платонова суждение и его отрицание могут быть оба истинными. Природа, она добро и зло одновременно, ничего не знает об аристотелевой логике.
      По Гагарину и Платонову, налаживание языка с природой и есть основное требование к общественному устройству. Гагарин: источник зла не в общественном устройстве, не в природе человека, а вообще в природе. В ней господствуют законы случайного блуждания, ведущие к вырождению и вымиранию, они и есть главный источник зла. Платонов кажется соглашается с ним в "Чевенгуре": "она целиком сделана против человека". Потом добавляет: "природа не знает обмана, природа не знает никакого нарочного наказания"; и заключает: "главное зло" - люди обладают всегда лишь частью знания", и "природа - есть всегда нечто более смелое и гениальное***, чем самая вольная человеческая мечта"
      Главная особенность общественного устройства по Гагарину: оно не может не касаться каждого. Платонов: и тех, которые родились, но оказались в мире прочими и ошибочными. Прочие и есть прочие, они никто. Они безотцовщина. Гагарин числился Николаем Федоровичем Федоровым, хотя отец Гагарина был не Федоров и не Федор. "Они нигде не жили, они бредут". Ашхабад, Богородицк, Боровск, Воронеж, Воскресенск, Керенск, Липецк, Москва, Одесса, Одоев, Подольск, Сасов, Сергиев Посад, Тамбов, Ташкент, Углич, Шацк. В Москве ежегодно менял адрес проживания, в последний год жизни - шесть раз. Снимал комнату. Ни матраца, ни подушки. Вставал рано, пил пустой чай с куском вчерашнего калача. Писал "Записку" ночью при свете коптилки на обрывках бумаги. Оказалось, что "коммунизм" Платонова**** и "самодержавие" Гагарина тождественны (самодержавие тот определял как одно планомерное действие рода человеческого)
      Платонов говорит нам в "Чевенгуре": "Вы теперь знаете, что я - есть, и всë"

* На первый взгляд это просто комбинация известных текстов Гагарина и Толстого. Гагарина - о марксизме как разделе иудаизма (с подробным описанием "семитического коммунизма", Гагарин умер в 1903 г.) и Толстого - о православной церкви, деятельность которой заключается в том, чтобы всеми возможными средствами внушить стомиллионной массе русского народа не имеющие никакого оправдания верования, которые когда-то исповедывали чуждые нашему народу люди. В этой комбинации сформулирована приверженность поиску "новых конструкций мировоззрений", отталкиваясь от Толстого и Гагарина. Сложность не в этих деталях (семитичность коммунизма, странность деятельности православной церкви), они малосущественны, а - в необычайной глубине и новизне их мировоззрений. В пятом философическом письме Чаадаев пишет нам: для того, чтобы стать достоянием человечества, идея должна пройти через известное число поколений, т.е. идея становится достоянием всеобщего разума лишь в качестве традиции.

** Еще у Чаадаева в шестом философическом письме имя Аристотеля уже упоминается "с некоторым отвращением". И Маркса Толстой и Гагарин рассматривают не как Маркса, а как одно из европейских учений, и все они имеют целью наслаждение. Толстой: рабочие у Маркса названы передовым классом, потому что ими легче манипулировать; властвовали капиталисты, а будут властвовать марксисты. И как можно в основании иметь Гегеля? Кант и Гегель думают, что любой вопрос может быть решен в кабинете. Гагарин: "принцип розни и безделья последовательно проведен Кантом по все трем критикам", "философ отнюдь не высшая ступень, не идеал человечества, а только его одностороннее уродливое развитие", "дитя нисколько не смущается, когда ему говорят, что его куклы неживые существа; они живы в душе дитяти". Платонов: философы ищут такое слово, чтобы действительные люди угнетали прочих не до смерти. В "Чевенгуре": "ни черта не жили, всë для других людей путей искали: вот, брат, жулики были"

*** Интернет, люди с мобильниками - это возможности природы. О которых двести лет назад и не подозревали; в "Чевенгуре": "покройте землю проводами, потом порвите их и передавайте энергию без проводов - будет одинаково скучно"!

**** Герои "Чевенгура" - Шумилин, Копенкин, Гопнер, Дванов - "не походили друг на друга - в каждом лице было что-то самодельное, словно человек добыл себя откуда-то своими одинокими силами. Из тысячи лиц можно отличить такое лицо...Белые в свое время безошибочно угадывали таких особенных самодельных людей и уничтожали их с тем болезненным неистовством...с испугом и сладострастным наслаждением". Марина Цветаева: "Недавно с Крымского фронта. Отпускал офицеров по глазам...Себя искренно и огорченно считает скверным, мучится каждой чужой обидой, неустанно себя испытывает...берет на себя все грехи советской власти, каждую смерть, каждую гибель, каждую неудачу совершенно чужого человека! - помогает каждому с улицы - вещей никаких! - все роздал...а главное - детская беспомощная тоскливая любовь к только что умершей матери". Это не Маркс. Это Толстой, Гагарин, Платонов. И "Чевенгур" еще не написан.



О 4-ом томе Платонова, в двух книгах (IV-1 и IV-2), ИМЛИ РАН, 2020
(повести 1930-32, пьесы 1928-31, другие тексты 1928-32)

Тексты подробно прокомментированы. У Платонова: "душевный бедняк", комментарий: "определение "душевный" образовано от слова "душа", существование которой отрицало материалистическое мировоззрение" (IV-1, с.417); у Платонова: "дежурный по станции", в комментарии подробно указаны служебные обязанности дежурного по станции, как они прописаны в правилах технической эксплуатации 1921 г., в железнодорожной энциклопедии 26 г. и в инструкции, выпущенной в Муроме в 1932 г. (IV-1, с.429,430). Если у Платонова употреблено слово "прожектор", то в комментарии указано, что прожектора бывают дальнего действия (военные и морские), ближнего действия (для театральных и кинопостановок), сигнальные (маяки, уличная сигнализация), транспортные и др. (IV-1, с.434); если слово "кинопоэма", то в комментарии: "кинопоэма - кинофильм лирического, поэтического содержания, в котором повествоване дается через субъективное восприятие лирическим героем событий" (IV-2, с.516)
      Если у Платонова "бронза", то в комментарии, что это сплав меди с оловом (IV-1, с.455); если "кровельщик", в комментарии: кровельщик это мастеровой, занимающийся настилом и ремонтом крыш (IV-1, с.522); если "клапан", в комментарии: "клапан - запорно-регулирующее механическое приспособление" (IV-2, с.728), если "турбогенератор", в комментарии: "турбогенератор - устройство, состоящее из синхронного генератора и паровой или газовой турбины" (IV-2, с.729), и наконец если "электрон", в комментарии: "электроны - мельчайшие частицы, заряженные положительным или отрицательным электричеством, из которых состоят атомы" (IV-1, с.638)
      У Платонова: "Умрищев, вспомнив про пищу и про то, что мысль есть материалистический факт, попросил у Священного пищи". Комментарий: "Вопрос о том, что материя и все физическое первичны, а сознание и духовное вторичны и зависят от материи, - одна из тем работы В.Ленина "Материализм и эмпириокритицизм" (IV-1, с.646). Далее у Платонова: "Умрищев же, начитавшись физико-математических наук", комментарий: "Одна из широко известных книг, в которой представлены "физико-математические науки" - работа В.Ленина "Материализм и эмпириокритицизм": Ленин пишет и про дифференциальные уравнения и про направления в современной физике, и про физические законы" (IV-1, с.647). А в комментарии к пьесе Платонова 1928 г. не забывают упомянуть об "общей неразвитости советской системы здравоохранения" (IV-2, с.621)
      У Платонова в "Котловане": "Исус Христос тоже, наверно, ходил скучно". Комментарий: Христос ходил с благой вестью о Царствии Божием (IV-1, с.561). И наконец, последний гвоздь: сюжет "Ювенильного моря" составлен из литературных штампов (IV-1, с.600). И действительно, в "Ювенильном море" есть задушевный персонаж - Афанасий Божев, с открытым правдивым лицом, и с милыми глазами; похоже, именно он и выпускает данное научное издание, - везде его следы.



О 3-м томе Платонова, ИМЛИ РАН, 2021 ("Чевенгур")

О проблемах издания "Чевенгура" подробно изложено в http://mkovrov.ru/17.html
      Возможно поэтому данное издание имеет тираж 300 экз. (второй и четвертый тома изданы тиражом 1000 экз.)




ТВ "Культура", "Сокровенный человек. Андрей Платонов", 7.9.2019

Как-то мне позвонила Мария Андреевна и попросила: мне придется выступать на платоновской конференции, и я наверное уже всем надоела, говорю одно и то же, напишите мне текст выступления. Я раза два или три сам слышал ее выступления. Удивляло ощущение, что Платонов действительно существовал. Но просьбу ее выполнил, и она, по телефону, все записала; и если бы она все это произнесла, ей уже никогда не пришлось бы выступать ни на каких конференциях. Вы меня спасли! - потом сказала она, я говорила все, что говорю всегда, но интонации - они были другие.
      В каждом обществе людей, говорит Толстой (глава XVI трактата об искусстве) всегда существует высшее на данное время понимание смысла жизни. Это понимание всегда ясно выражено некоторыми людьми этого общества и более или менее живо чувствуется всеми. Если нам кажется, что такого понимания нет, то это не потому, что его действительно нет, а потому, что мы живем другой жизнью, противоположной этому пониманию. И далее, в ХХ главе: для этого и существуют гуманитарные науки, они занимаются только одним - нагромождают "и всеми силами изобретательности ума" поддерживают "постройки лжи по каждому из самых существенных вопросов жизни"; и поэтому, заключает Платонов, в самом уме и таланте ученого всегда есть что-то скверное.
      Толстой о литературной критике (14.2.1891): вымучат из себя, или выудят из плохого, но популярного современного писателя, плоскую мыслишку, и нанизывают на эту дребедень попавшего под руку большого писателя, и тот становится маленьким, мелким и глупым. С данным телефильмом все значительно хуже. Варламов - не популярный писатель. Я читал его книгу о Платонове по долгу службы. И мне казалось, что вряд ли есть читатель, который в состоянии дочесть какую-нибудь книгу Варламова не по долгу службы. Варламов специализируется на фактах. На их искажениях. Например, беседуют графоманы, и Варламов говорит: Платонов считал, что графомания лучше, чем хулиганить в подворотне. Но данное высказывание Платонова относилось к Мандельштаму, и эту деталь Варламов опускает; вот эти мелкие искажения и привели его в кресло ректора Литературного института.
      В своем пятом письме Чаадаев пишет нам: как бы ни копаться в сокровенных глубинах своего сердца, мы там ничего не найдем, кроме мысли, унаследованной от наших предшественников. Чем бы был Платонов без Гагарина? Ничем. Если бы Гагарин не написал свою "Записку", и Платонов ее не прочитал, - никакого Платонова бы не было.
      Религия Толстого не зависит от существования или несуществования Христа, Будды либо кого-то еще; она основана на совокупности всей духовной жизни человечества. Как ни странно это кажется, говорит Толстой, самые твердые непоколебимые убеждения это самые поверхностные; глубокие убеждения всегда подвижны; этим-то и ужасны церкви; они разделяют тем, что они в обладании полной, несомненной, непогрешимой истины. Толстой и Гагарин отменили первые три заповеди (те запрещают других богов, кроме Саваофа), как сеющие вражду. Платонов утвердил отмену ("Карл Маркс глядел со стен, как чуждый Саваоф"), а заповеди с четвертой по десятую заменил на одну: "Нельзя предпринимать ничего без предварительного утверждения своего намерения в другом человеке. Другой человек незаметно для него разрешает нам или нет новый поступок"
      Толстой не знает цели в жизни, называет жизнь движением в неизвестное. Иногда он говорил, что если бы у него не было своего учения, он бы был последователем Гагарина, а иногда: вера в личное бессмертие мне кажется каким-то недоразумением; ведь свое бессмертие ты обеспечиваешь лично сам; скажем, на 95%; а в 5% тебе помогут другие; и они это смогут сделать, если все нацелены на эту задачу; но гарантий нет; и не будет никогда; другое бессмертие невозможно. Они ходят по Арбату, спорят, и нечаянно, не заметив, давят случайно попавших под ноги муравьев; бессмертие человека не отличается от бессмертия муравья; Толстой точно знает: я нисколько не русский дворянин, а просто муравей; и для него очевидно: привязка проекта к православию ставит крест на самом проекте.
      Сложность не позволяет видеть преимущества подхода Гагарина. Перемена понимания смысла жизни меняет всe. Меняется выбор предметов наблюдений, свойств; характер чувственных переживаний. И совершенно не важно, возможно ли осуществление проекта Гагарина. Это правильная постановка вопроса. Поставив целью воскрешение погибших от смерти, мы узнаем, в какой степени мы способны управлять природой. Сама идея - изобретение, родственное компасу. Платонов: религия была полезной рабочей гипотезой в жизни человечества, она была познанием мира через чувство, и cейчас уже ясно, что действительность не соответствует наивному чувственному представлению о ней ("Христос ходил один неизвестно из-за чего" - "Котлован"), теперь такой рабочей гипотезой будет опытная наука.
      Толстой служит науке о том, как жить людям друг с другом. Гагарин: никакими общественными перестройками судьбу человека улучшить нельзя. Платонов: человек лишь возможность природы, ключи находятся у природы, в возможностях природы, в возможности изменения этих возможностей; налаживание языка с природой и есть основное требование к общественному устройству (и тогда соревновательность, частная собственность, разделение властей - обессмысливаются)
      Фильм замечательный. Его цель: чтобы у зрителя не возникло желания взять в руки тексты Платонова, и эта цель достигнута. Главной задачей литературоведения XX века была борьба с Толстым, его искажение, месть за трактат; главная задача литературоведения века XXI - борьба с Платоновым, и поэтому Чаадаев, Толстой и Гагарин в фильме не упомянуты.
      В конце фильма сцена у могилы Платонова с Евгением Александровичем Одинцовым; у нас на сайте в разделе "Мария" мы видим его на фото пикета Литературного института с требованием его закрытия, он стоит без головного убора (пикет состоялся при двадцатипятиградусном морозе). Симпатична также Н.Корниенко; похоже, ей стыдно за то, что она делает и пишет, но ее вины в этом нет, платонововедение пишется в угоду застольным классам, другого платонововедения ни у нас, ни за рубежом никогда не было (все, что противоречит интересам застольных классов, считается ненаучным)

М.Ковров, 8.9.2019                      

    

ПЛАТОНОВ. ЯМСКАЯ СЛОБОДА

Он описывает историю России, опираясь на академические научные изыскания: места стояли пустыми и страшными (никто не знал, где находится пуп земли), и царица посчитала эту пустошь дорòгой в теплую страну, которая ей вдруг понадобилась*; в поселенцы сюда шел с севера на все согласный норовистый натерпевшийся народ; царица сочла их "дорожными жителями, нужными для прогона курьеров и чиновников по девственным путям" (с.211**) Тем ямщикам кто отличался угодливой завистью к проезжим, дали бумагу на землю и они сдали ее в аренду, и теперь вся годовая пища привозилась ямщику бесплатно, и они боялись, что им от царя достанется, если у них не будет потомства. А бедовые и богомольные ушли глубже в степь и до поры занялись глухой жизнью в духоте низких жилищ, годами ели свой хлеб не видя казенного человека и потому не имели нужды в таком предмете который бы пропал из продажи.
      Благородные люди думали что они рождаются и жрут. А вот он живет и мучается. И у него в голове бурчит. Особенно весной, когда почва пахнет тревожным возбуждением будто хочет родить особенную вечную жизнь. Он любил перед сном постоять и поглядеть ночной мир, долго смотрел на непонятные звезды, пока не понял, что ближе они не подойдут и ничем ему не помогут; а "солдаты, которые остались живы, все вернулись домой и по-разному рассказывали о революции: кто объяснял, что это евреи восстали и громят все народы, чтобы остаться одним на земле и целиком завладеть ею, а кто говорил, что просто босота режет богачей и надо бросить слободу и бежать грабить имения и города, пока там осталось кое-что.
      Пожилые ямщики увещевали людей молиться и ссылались на Библию, где нынешнее время до точности предсказано, - надо только молиться с таким усердием, пока кровь не пойдет вместо пота - и тогда человек обратится в дух" (с.244) И еще он "по-печатному читал, - что в женщине человеку откроется, то на белом свете закроется" (с.215), а теперь он тайно поверил в справедливость чужих слов. Она была очень красива, с лицом на котором глаза рот и уши хранились точно украшения. Гробы на чердаках ямщики всегда готовили себе впрок, а женщины гробов не заказывали и погибали в старых подвенечных платьях. Когда Петру ключарю предъявили, что сиреневая ветка "колебалась сама - от древесной жизни и внутреннего беспокойства"***(с.228), тот проверил по книгам и велел принести весы, на одну чашку положили Слободу, на другую все известные ему академические изыскания; дак Слобода-то о пол брякнуло; праведны понять не могут откуда такой громовень, нарушение тишины и спокойствия в общественном месте, и бесям интересно, а осподу смешно, ведь если бы вместо Слободы ключарь положил бы Счастливую Москву или какой-нибудь его военный рассказ, а на другую - полное собрание сочинений буниных, солженицыных и бродских, - было бы тоже самое; распорядился: в раю ему будет неладно, а из ада выгонили, построить ему будку и пусть вечно охраняет, а на зиму выдать тулуп и валенки; так он и стоит.
      В преисподней много ворот и все входы настежь, там всем сказали, что Платонов умер и в той комнате, где он жил, Литературный институт организовал пункт обмена валюты. К столетию Платонова прочие вышли на пикет с требованием закрытия Литературного института, и пункт из комнаты выписали, но против главного корпуса травы высадили узорами**** и на них сидят малы бесенята школы незабвенного академика Бергравена и учатся доказательству, что Шолохов - сын народа, а Платонов - просто слободянин и антисоветчик, т.е. платонов - это антиплатонов, ибо для сына народа невозможна горделивая позиция "без меня народ неполный", и тот узорный кружок назвали "страной философов Андрея Платонова"; и в Ямской слободе Бычков-византиец и Варава-ветхопещерник, живьем легшие в удобные чердачные гроба и кормившиеся там одной сметаной и фуа-гра с соусом бермонте (и трюфелем из ресторана "Платонов"), рассказывают умственным труженикам всe что известно и неизвестно, и как надо понимать "Платонова", и что "Платонов" - это "Антиплатонов"; в результате слободяне утвердили своим чевенгурчанский гимн (слова Цветаевой и Платонова) :

Всюду бегут дороги,      
По лесу, по пустыне,     
В ранний и поздний час.

Люди по ним ходят,       
Ходят по ним дроги,      
В ранний и поздний час.

У дороги края нету,
Нету дома и конца,
               Мы идем по голубому свету,
       Ищем голубиного яйца.


Топчут песок и глину     
Страннические ноги,       
Топчут кремень и грязь...

Кто на ветру - убогий?    
 Всяк на большой дороге -
 Переодетый князь!           

У дороги края нету,
Нету дома и конца,
               Мы идем по голубому свету,
       Ищем голубиного яйца.

      А он стоит на часах и они слышат его гремящее бушующее сердце.



      * позже также было и с дорогой в Сибирь, которая зачем-то была необходима царю (инженер и писатель Гарин-Михайловский выбрал место для моста через реку Обь у села Кривощеково), в связи с чем был произведён отвод земель возле устья реки Каменка; и - в наши дни (дороги называются теперь инфраструктурой нового шелкового пути)

      ** цитируется по: Андрей Платонов, Сочинения, т.2, М., ИМЛИ РАН, 2016 ("Ямская слобода": с.211-251; написана 13-24 августа 1927 г.)

      *** повторено в "Чевенгуре": деревьям "было так хорошо, что они изнемогали и пошевеливали ветками без всякого ветра" (и позже у Вирджинии Вулф: "The leaf danced in the hedge without anyone to blow it"); об этом начал говорить Чаадаев в текстах 1828 г., сохранившихся в копии, переписанной А.П.Елагиной, матери Ивана и Петра Киреевских (приведены в http://mkovrov.ru/vlasov.html), продолжил N.Dellingshausen (в журнале "Kosmos", XIV и XV, Stuttgart, 1884) и закончил А.А.Власов: диффузионные процессы относятся к классу первичных явлений в сравнении с силовыми взаимодействиями частиц ("Статистические функции распределения", 1966, с.326); тексты продолжали друг друга, вопреки нашей привычке судить их порознь

      **** и запретили рассказывать студентам, что Толстой в свое трактате об искусстве предсказал и описал явление Платонова, и - в подробностях - будущую систему Станиславского; трактат вышел в 1898 г. и тут же был открыт Художественный театр, Платонов же по понятным причинам появился только через девять месяцев




М.Ковров. Доплатное письмо № 15 (от 12.6.2019)

Несколько дней назад арестовали некоего журналиста, обвинив его в сбыте наркотиков. Обычная история. Либо он сбывал наркотики, либо ему подбросили наркотики. Мстя за журналистские рас­следования. Либо он борец с мафией, либо он пишет по заказу другой мафии, пытающуюся потеснить первую. И власть, чтобы не портить приближающегося ликования, отпустила его. Она следовала завету Толстого (видимо не догадываясь об этом), тот говорил: власть должна и трактовать, и писать законы, и исполнять; устройство жизни, при котором всякое личное благо приобретается страданиями других людей, основано на организации разделения властей, и тогда никто не чувствует противоестественности совершаемых злодейств, разделение властей - это организация коррупции. И тут же президент России вручает в Кремле Государственную премию писателю П.Басинскому, критику, исследователю Толстого. И тут же, 12.6.2019, в газете "Завтра" другой литературный критик В.Бушин обличает праправнука Толстого в том, что он использует имя Толстого для зубоскальства и хохм.
      Как известно, Толстой стал первым в России - с мировой славой мыслителя. Известность пришла в 1885 г., когда в Париже вышла "В чем моя вера", под заглавием "Моя религия". А романы еще не были переведены. Сам Толстой говорил об этом: у меня нет никакого учения, я просто указал на неверность переводов и толкований евангелий. Оказалось, что слово "ближний" в евангелии означает только еврея, а слово "враг" употребляется в смысле врагов не личных, а врагов еврейского народа. В тех четырнад­цати местах, где Христос предсказывает, по мнению толкователей, свое воскресение, в подлиннике, который церковь считает подлинником, нет даже слова "воскресение". Христос прямо говорит, что отменяет "законы" Моисея с их дикой жестокостью и лицемерием, но изготовляются толкования, искажаются переводы, и Христос теперь уже утверждает "закон" Моисея. Толстой приходит к выводу, что та форма жизни, которой живут христианские народы, должна быть разрушена. И ректор Москов­ской духовной академии архимандрит Антоний Храповицкий, будущий патриарх русской зарубежной церкви, пишет Толстому: "Что ж, если опоры церкви так непрочны, на что же опереться? Придется - с выражением отчаяния - опереться на разум и совесть". Так называемое "толстовство" никакого отноше­ния к Толстому не имеет.
      Основной задачей нашей литературной критики в ХХ веке было - не допустить главного текста Толстого в школьные программы; за что и вручена государственная премия П.Басинскому, этому же посвящена деятельность и других небезызвестных праправнуков - Владимира Ильича Толстого и Феклы Толстой. Но Бушин об этом ничего не пишет, и понятно почему: Толстой говорил, что капитализм и марксизм не отличаются друг от друга, и там и там "удовлетворение потребностей"



"Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества, вып.8,
Андрей Платонов и его современники. Исследования и материалы, М., ИМЛИ РАН, 2017

В данном выпуске опубликован сценарий Платонова для "Туркменфильма" (1937 г.) под условным названием "Песнь колес", в котором он говорит о себе: "Ты теперь безработный - один на весь СССР. Героев Советского Союза и то много, а ты один. Ты реже всех"
      Лучшая рецензия на приведенные в данном выпуске исследования опубликована в "Новом мире" в 2012 г. (№6, с.197): "В случае Платонова привязки к эпохе кажутся несущественными не потому, что они лишены смысла, а потому, что они совершенно не позволяют понять, почему в эту эпоху так писал только Платонов"
*
      Современное платоноведение у нас - прямое продолжение советского платоноведения: если тогда считали Платонова блестящим учеником Шолохова
(с.589), но пошлым (с.591**), то сегодня Н.Корниенко идет дальше, она пишет на девятой странице своей книги о Платонове и Шолохове: сравнение не оставляет никакой двусмысленности, Шолохов - сын народа, Платонов - не сын ("ибо для "сына народа" невозможна горделивая позиция "без меня народ неполный")*** Однако ее суждение о пристальном внимании высших партийных инстанций (с.584) сомнительно****
      Когда платоноведы пишут: "распечатывая сегодня семейные письма Платонова, мы нарушаем авторскую волю", но это необходимо для "сложнейшей ювелирной коррекции прямых платоновских оценок, формулировок и характеристик" - дело вовсе не в коррекции, а в самой демонстрации неуважения к Платонову (по существу, требовании - не считаться с Платоновым). Более подробно о платоноведении (а также толстоведении и чаадаеведении) см. "Конгресс"
      Замечательны и зарубежние исследования. Английский профессор из Шеффилда открыл, что Платонов подобен Эйнштейну
(с.114). У Платонова есть пьеса "Ноев ковчег", там Эйнштейн среди действующих лиц; его нет на сцене, только сила его мысли: в четвертом действии вновь появляются американцы, погибшие в пропасти в конце третьего действия (благодаря гению Эйнштейна, заранее доказавшему такую возможность: совершить путешествие в свое прошлое и внести в свое поведение в прошлом нужные изменения). "Эта стратегия антиэнтропийна. Она культурогенна" (с.117)*****
      И публикация профессора Роберта Ходела
(с.336); Платонов писал об этом: "они смотрели на русских с улыбкой привычной, почти равнодушной ненависти"
М.Ковров                      

* Гагарин пишет в 1903 г.: сейчас я уже понимаю, что весь труд моей жизни бесследно погибнет; но вдруг недавно я узнал, что не все погибнет; останется память как о каком-то метафизическом вздоре, останется позор якобы поразительного сходства с Розановым и Мережковским (о чем, собственно, и пекутся современные "федороведы"). Но оказалось, что тексты Гагарина были написаны для того, чтобы их прочитал Платонов. (Так и Вирджиния Вулф стала Вирджинией Вулф, прочитав Толстого. Была бы второй Джейн Остин.) "Эфирный тракт" написан к столетию со дня рождения Гагарина, "Чевенгур" написан к столетию Толстого (Платонову даже удалось опубликовать в первой половине 1928 г. в "Красной нови" и "Новом мире" три отрывка из романа. Еще два фрагмента, пишет Платонов в редакцию "Нового мира", "я прошу напечатать не позднее сентябрьской книжки журнала", в сентябре - столетие Толстого; "чуждый Саваоф" - это формула, к которой пришли Толстой и Гагарин). В наиболее полном виде уроки Гагарина представлены в "Котловане" (см. раздел "Котлован" наст.сайта, текст помещен на сайте еще при жизни Марии Андреевны Платоновой)
** В качестве примера пошлости приведен рассказ "Фро" ("рассказ пошл от начала до конца"), критик окончил Литературный институт. Литинститут, как учреждение, с самого своего основания и до наших дней, враждебен литературе, - утверждала Мария Андреевна Платонова. Комнату, где жил и умер Платонов, литинститут сдал под нужды пункта обмена валюты, и там уставшие сторожа валюты пили чай. Протестное письмо писатель Валентин Распутин не подписал, потому что он не подписывает коллективных писем. И тут же подписал десяток других коллективных писем. Письмо Марии Андреевны Платоновой отказался напечатать в своей газете и Александр Проханов. О нынешнем ректоре литературного института см. Архив наст.сайта.
*** Не ходи вокруг, не приводи меня в хлопоты, делай, что велят! Свыше все разберут, что и от чего. Не развращай русского человека, ему нужен Часослов. Корниенко следует (скорее всего, не зная об этом) архимандриту Антонию (Храповицкому): тот советовал Гагарину приобрести учебник для семинарий, чтобы ознакомиться с основами богословия. Гагарин был энциклопедистом, и обладал значительно большими знаниями, чем архимандрит Антоний, и считал, что для истинного христианства никакой рационализм, признавший все религии суеверим и предрассудком, не страшен. Он даже необходим, чтобы вывести христианство из того состояния, в котором оно находится (когда Иоанн Кронштадский постоянно молится, чтобы Толстой не дожил до очередного Рождества)
**** Не инстанции, а именно писатели Василий Гроссман, Леонид Леонов, Константин Симонов не хотели издавать Платонова. Председатель комиссии по литературному наследству Платонова Гроссман пишет предисловие к будущему изданию: что-то Андрею Платонову в ряде своих произведений удалось, но в его творческой работе немало жестоких срывов, ошибок, противоречий, несовершенств; иногда он становится однотонен, манерен, начинает оригинальничать; иногда он теряет поэтичность, заменяет правдивость натурализмом, и это приводит к искажению действительности (с.616). Т.е. он, Гроссман, просит из жалости к семье инвалида и участника войны; но издавать это, разумеется, не стоит. И так было всегда: писатели пробивались к Сталину с книжкой Платонова, показывали тому отчеркнутые ими места, добиваясь нужной им реакции. Слова Марии Александровны Платоновой: "Только Фурцева помогла мне выпустить в 1958 г. первую книгу Платонова" Н.Корниенко дезавуирует (с.563): "Мария Александровна, скорее всего, запамятовала". В скобках Н.Корниенко поясняет, что Фурцева - министр культуры СССР, и тут Н.Корниенко скорее всего запамятовала: Фурцева была секретарь ЦК КПСС, член Президиума ЦК КПСС, в министры ее разжаловали позже.
***** Толстой пишет: народ всегда образованней интеллигенции, ни один профессор не знает, сколько простой мужик; от общения с профессорами многословие, труднословие и неясность, от общения с мужиками сжатость, красота языка и ясность. Гагарин: русские классики - это иностранцы, пишущие о России. "Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят" - здесь Толстой пророчит Платонова. Платонов: народ имеет действительный, и притом массовый опыт взаимоотношений с природой, опыт работы, нужды и спасения жизни от истребления высшими людьми; у интеллигенции этот опыт почти сведен к нулю (у них, говорит Вирджиния Вулф, всегда одно и то же: в самый неподходящий момент кто-нибудь обязательно встанет и брякнет)


Е.В.Антонова. Воронежский период жизни и творчества А.П.Платонова (М., ИМЛИ РАН, 2016)

Приведены статьи Платонова 1920-1926 гг., не вошедшие в 1-й том (ИМЛИ РАН, 2004 г.) научного собрания сочинений, и подробная летопись жизни Платонова (с.300-487) 1899-1926 гг., а также план г.Воронежа и карта Воронежской губернии тех лет. Отклик на эту книжку приведен в разделе http://platonov.mkovrov.ru/nz.html


К выходу в свет 2-го тома собр.соч. Платонова (М., ИМЛИ*)

"Моя художественная идеология с 1927 года, - это идеология беспартийного отсталого рабочего (цитирует Н.Корниенко выступление Платонова в 1932 г. во Всероссийском Союзе советских писателей на вечере, посвященном разбору его персонального дела как попутчика)...Эта идеология и господствует во всех сочинениях, над которыми я работал, которые не изданы". Комментарий Н.Корниенко (с.453): "Нельзя отказать этой самохарактеристике в ее глубине и точности". Для тех, которые понимают, о чем здесь речь (Н.Корниенко - не понимает): уже написаны "Чевенгур" и "Котлован". Слова Платонова - простая вежливость: он - как персонаж "Чевенгура" (или "Котлована") - с удовольствием говорит то, что они хотят слышать; подробно о Н.Корниенко см. раздел Архив наст.сайта, найти: корниенко.
      "Характеристика эфира как скопища трупов электронов в "Эфирном тракте" восходит к концепциям Федорова**, представляющего землю как прах предков" - продолжает уже Д.Московская
(с.484). Цитируя Платонова - "развозя мужиков в гости и к кумовьям", она поясняет: здесь сохранен "содержательно важный намек на церковное таинство крещения и освященное им семейное чадородие" (с.488). Именно об этом и писал Платонов: "Зайти вечером постоять в красном уголке, а то сочтут отступником"
      Кто бы мог подумать, что ИМЛИ опустится до такого уровня***


* Первый том вышел 13 лет назад, подробный отклик на него приведен тогда же в разделе "главное" наст.сайта.
** Видимо, еще один беспартийный отсталый рабочий. Ссылки на Федорова даны по изданию, где изъяты тексты, под влиянием которых сформировался характер отношений Платонова с советской властью ("Карл Маркс глядел со стен, как чуждый Саваоф"), и поэтому они об этом ничего не знают. И с географическим детерминизмом Платонов знаком по Чаадаеву, а не по Ратцелю.
***А ведь какой замечательный был тридцатитомник Чехова! Никакого словоблудия.



      Ниже приведена последняя часть пенталогии о Платонове: "Истинного себя..." - монолог солдата Великой Отечественной (о первых четырех частях см. послесловие)


ИСТИННОГО СЕБЯ...*

(жизнь как не бывшая никогда)

"It is no use trying to sum people up.    
One must follow hints, not exactly what
is said, not yet entirely what is done"    
Virginia Woolf, "Jacob's Room" (1922)

Прочитал в газете, что война есть исступление. У людей, давно живущих на войне, - спокойствие на лицах. Они обжили войну, свыклись с нею. Гул артиллерии, близкие разрывы снарядов, вопли авиационных бомб не всегда означают смерть. Чаще всего - устрашение. Но непрерывно устрашаться нельзя, и они уже не волнуются за свою участь - будет он живой или нет, да и к врагу привыкли; мирное население в прифронтовой полосе скоро утрачивает всякий страх, и дед, не стерпев своего сердца, косит ржаную ниву среди мин, спокойно и уверенно, как бессмертный. Мир вокруг нас как грустная сказка или сновидение, оно может навсегда миновать нас. Война это проза, а мир и тишина - поэзия, прозы больше, чем поэзии.
      Большинство оказавшихся на фронте - обученные запасные красноармейцы, отслужившие свой срок в армии, еще не забывшие, как нужно стрелять из винтовки. На фронте было пустое поле, истоптанное до последней былинки, и тишина. Бойцы отрыли себе ямки в земле и легли в них, а винтовки незаметно, чуть-чуть, высунули наружу, ожидая неприятеля. Позади поля - мелкий лес, там, наверно, таится враг и молча глядит в нашу сторону. У бойца начинает томиться сердце, он хочет поскорее увидеть своего врага, того тайного человека, который пришел сюда, в эту тихую землю, чтобы убить его. Кто это, человек или другое что, сейчас увижу его! По небу плывут облака, они кажутся святыми видениями, под облаками лежит открытая, беззащитная земля. Еще в детстве я глядел на маленький дом, где я жил, жалобно поскрипывали ставни на окнах, и от боли, от страха, может быть, от предчувствия у меня уже тогда горевало мое маленькое сердце.
      Из темного горелого мелколесья вспыхивает свет выстрела. Не стерпел! Лучше б ты потерпел стрелять. Потом терпеть тебе долго придется, помрешь от нас и соскучишься. Командир еще загодя сказал красноармейцам, чтобы они не стреляли, пока он не прикажет, и они лежат молча. Немцы постреляли и умолкли. Снова стало тихо, как в мирное время. Вечерело, и делать было нечего. Время на войне проходит зря, надо было бы убивать врагов, или работать дома, а лежать без дела...Перед глазами у ворот стоит мать, глядит сыну вслед. Не утирает слез, не машет рукой, маленькая, усохшая. Вот и ночь скоро, а что толку - я еще ни одного немца не победил. Когда совсем стемнело, командир велит подняться и - без выстрела, безмолвно, идти в атаку. Тихая ночь войны, проникнутая взорами тысяч бодрствующих людей, медленно льется по земле.
      Кто на войне домашней тоскою живет, тот не солдат. Война больше всего состоит из труда, бой краток, а труд - долгий и постоянный, лопата и топор нужны наравне с автоматом. Вкапывай пушки в землю, хотя, может быть, здесь придется пробыть полчаса. Вкапывай пушки и самого себя, остановился на день, вкапывайся навек, спать некогда, сперва надо быть живому; нужно освоиться с местом, породниться с ним, заручиться сочувствием окружающих предметов, чтобы они были в помощь; в обороне покрытия ходов сообщения приходится строить в четыре наката, а огневых точек - в шесть, строить в два наката - многие остануться тут вековать, в один - все на вечность лягут; если ты неутомимо занят своим делом, робость не войдет в твое сердце.
      Человек, если он прожил хотя бы до двадцати, много раз бывает близок к смерти, или даже переступает порог гибели, но возвращается к жизни - иногда с небрежным мужеством. Некоторые случаи человек помнит. Но чаще забывает, или оставляет их незамеченными. Смерть не однажды приходит в человеку, но лишь однажды ей удается неразлучно овладеть им. Смерть победима. Четыре раза врывается в тело сталь, но не уживается там, и солдат четыре раза оживает вновь. Ему не с руки бывает попадать в тыловой госпиталь, лучше на месте в медсанбате рану перетерпеть, из госпиталя же нужно долго искать свою часть. Смерти некуда вместиться в его заполненное, сильное своим счастьем существо; ей приходится терпеть поражение несколько раз, прежде чем она победит один раз; как всякий человек, он не допускает, что может однажды умереть, он полагает, что как-нибудь вызволится, когда придет его срок. Тем более он не верит, что к нему придет смерть от чужой нечистой руки. Войско тем и живо, что не верит в смерть, она полагается только неприятелю, и бывает, что человек испытал много сражений, но еще ни разу тело его не было поражено раной, родители его родили, а земля вскормила столь прочным веществом, что никакое острие нигде не может войти в его твердо скрученные мышцы, - ни в руки, ни в ноги, ни в грудь, никуда, он допускает свою гибель лишь после последнего гада на земле. Они уже отвыкли от дома. Все это давно миновало: жена и дети спят, бабочка летает вокруг лампы; а здесь пулемет бьет по земле огнем, и ты зарываешься в огородную почву на открытом убойном месте, желая передохнуть от гибели.
      Cмерть несколько раз близко проходила возле меня. И миновала столь быстро, - я замечал ее, когда она уже прошла. Но однажды она приблизилась ко мне вплотную. Воздушной волной я был приподнят в воздух, последнее дыхание было подавлено во мне и мир замер для меня, как умолкший отдаленный крик. Потом я был брошен обратно на землю и погребен сверху ее разрушенным прахом. Но жизнь сохранилась во мне, она ушла из сердца, оставила темным мое сознание, укрылась в тайном последнем убежище, и оттуда робко и медленно распространилась во мне теплом и чувством привычного существования. Я отогрелся под землею и начал сознавать свое положение. Зря помираю, еще не время, - будь бы время! Воздух доходил до меня через скважины в искрошенном прахе земли, однако жить долго в положении погребенного было нехорошо и я попробовал отгрестись от земли и выбраться наружу. Но даже для того, чтобы вздохнуть, нужно было страдать и терпеть боль; точно разбитые острые кости каждый раз впивались в мякоть моего сердца. Внутренности были потрясены ударом взрывной волны и держались непрочно - им нужен покой, чтобы они приросли обратно изнутри к телу. Я понимал по звуку, когда били наши пушки и пушки врага, и моя будущая судьба зависела теперь от того, кто займет эту разрушенную, могильную землю. Если эту землю займут немцы, то мне уж не придется выйти отсюда.
      Не все наверное знают, что такое судороги сердца. Первый раз я узнал это, когда вечером нашел в больничном сарае мертвую сестру. Она лежала на полу. Было тепло и тихо. Я прилег с ней рядом, сказал ей что-то...В детстве были церкви, голоса птиц, - теперь уже умерших, страшные старики, бредущие в тайный Киев. Через четыре года в пятый бывал неурожай. Половина уходила в шахты и города; оставшиеся бросались в леса, на лесных полянах даже в сухие годы вызревают и овощ, и хлеб. Но тут засуха повторилась и в следующем году. Село заперло свои хаты и вышло двумя отрядами на большак, один пошел побираться к Киеву, другой - в Луганск на заработки. А которые повернули в лес, в заросшие балки - ели сырую траву, глину, кору, и одичали. Ушли одни взрослые, дети сами заранее умерли или разбежались нищенствовать, а грудных затомили матери, не давая сосать. Жизни Христов, Магометов, Будд - это насмешка, театральность, напыщенность, скучные анекдоты. Игнатьевна лечила от голода малолетних. Давала им грибной настойки со сладкой травой, и они мирно затихали с пенкой на губах. Отмучился, родимый. Слава тебе, господи! Лучше живого лежит, ветры серебряные в раю слушает. Возьми себе мою старую юбку, Игнатьевна, нечего больше дать. Спасибо тебе. Да ты поплачь, Митревна, немножко: так тебе полагается, а юбка твоя ношеная-переношеная, прибавь хоть платочек, ай утюжок подари.
      Из густоты деревенских дворов круглый год медленным шагом шли люди. На околице города они ложились в нежную дикую траву и спали сутками, облепленные мухами, с открытыми посиневшими ртами, не чувствуя солнечной жары. После сна они сразу хотели есть, и доедали горстью хлебные крошки из сумок, если они там оставались, а потом шли по дворам наниматься. Домовладелец выходил на крыльцо и обращался к прочим людям: - Что-то вас нынче много ходить стало, неужели у вас земля поужела, что места вам нет? - Прохожие молчали, они искали не решения вопросов, а заработка. Прочие и есть прочие. Они никто. Роза Люксембург, любой женщине с ней не сравняться, называла их братьями; но они не братья, они товарищи, они товар и цена друг другу. Они не знали о приближающемся всемирном торжестве и картофельные шкурки считали вечной едой. От долголетней привычки жизнь казалась им все легче и легче. Того горя, которое повторяется, они уже не чувствуют, от повторения оно становится облегчением. Чего ж вы делать-то можете? - с сомнением распрашивал имущий человек. Мне б амбар для зерна был нужон, так его ж в елку надо тесать, а вы народ сырой. Прохожие, однако, оставались строить амбар с затеской венцов в елку, потому что от нужды можно тесать и в елку, и в любую фигуру. В руках у них обнаруживалась неожиданная умелость, потому что пешие люди привыкли к трудному хлебу и на любом месте работали сердечно. Что кому было невдогад, тому вспоминались жена и дети, оставшиеся на деревне с единственным вожделением на него, и прочий догадывался, обращая свое горе в мастерство и в прочность чужого амбара. Но оседлые люди все время следили с домового крыльца, чтобы щепки остались целыми, и никогда не хвалили прочих. Разве ж это работа? - удивлялся имущий человек на собственный свежий амбар. Вам надо было тесать, а вы рубили, это ж грех, вон дед у меня был - тот был тесака! Сто один год жил, насилу умер в позапрошлом году. На короновании царя тоже, говорят, сто один выстрел дают. Тот как стешет чего, то свой дом бросай, а его амбар бери! До того туго делал старик; где надобно жердь положить - он бревно, где так держится - он гвоздем забортает! Надежный был мастер - старинный человек. Зато и сделал четыре постройки в жизнь. А вы работаете зря, вы мне матерьял спортили! Как старинных мастеров найду - все равно придется в разбор пускать. Отходники стояли, дышали и удивлялись серьезности городского труда, и заранее были виноваты. Хозяин уходил в дом серчать, пропускал там время, томил свою душу сожалением о загубленном лесном матерьяле, а рабочие-крестьяне сидели на дворе и пугались умственной жизни и уличного шума в городе; для себя они строили непрочно и ненавечно, чтобы не жалко было, когда погорят. Хозяин же мучился с женой: что им делать, раз мужики амбар срубили. Пускай заодно хоть деревья в саду окопают, указывала хозяйка, что ж ты им задаром хлеб будешь давать? Отходники заодно окапывали сад, подметали двор и приносили по ведру воды в кухню. Тогда им хозяин определял по ковриге хлеба на двоих и по гривеннику серебра на каждого. Слава богу, что хоть хлеб растет, вздыхал хозяин, есть что подать прохожему человеку. И постепенно среди порожнего степного места отстроились собственные дома и службы действительных людей. Город получался вековой прочности, полный медленной и серьезной жизни, существовавший с надежностью природы. Другой истории не существует. Ее нет в летописях. И она невосстановима, следы истории России пока еще хранятся в русской песне.
      Города населены равными людьми. Равные похожие люди или средний класс произошли оттого, что тюрьмы уже давно разутюжили все неровности, и теперь люди прожевывают жизнь и находят в ней такой же вкус, как и повсеместно; дан срок - расходуй его не спеша, учил Стагирит, для красоты названный Аристотелем; и они ходят толпами в поисках удовольствия. Другой шедевр науки, Иммануил Кант, разрешил наделить всех мужчин, располагающих достаточными средствами, гражданскими правами. Николай Михайлович Карамзин, путешествуя по Европе, не мог не засвидетельствовать Канту свое почтение, и тот великодушно разъяснил ему технические особенности чистого разума, со всей наивностью ученого, поскольку речь шла о твердых фактах. Оказалось, что представление об одинаковой скорости движения легких и тяжелых тел является умозрительной абстракцией и следствием интеллигентской наивности и неполноценности Галилея, который обходился без понятия и разума. Оригинально до парадокса и прямо блестяще! - возликовал Николай Михайлович, чистый разум позволял ему находить ключи к решению любой метафизической задачи и безошибочно предсказывать всемирно-историческую судьбу; чистый разум бесхитростен: все, что противоречит интересам действительных людей, считается ненауч­ным. Возвратившись, он попросил у царя денежного содержания за написание истории России, и в течение двадцати с лишним лет, перекладывая помертвевшие бумаги, изучая каждую снизу доверху, как говорится, в общем и целом, превратился из вольтерьянца и масона в певца рода Романовых, наука проста и великолепна, но должна помнить, что она только орган - и не свыше того! Есть образцы; псевдо-эллинская литература: лже-Гераклит, лже-Пифагор; в пророчества сивилл влагались нужные учения.
      Из таких городов состоит весь мир, поэтому земля не только круглая равнина, но и душевная безотрадность, и только терпеливая природа трудится над ращением сирени, чтобы вечернее благоухание шло в мудрые домики, где люди с медленным сладострастием пьют чай и дуют в блюдца воздух. Собственно, люди жить еще не начинали, какая жизнь?! У матери в утробе лежишь - себя не помнишь, наружу вышел - живешь в избе, как в каземате, света не видать, а помер - лежи смирно, и забудь, что ты был. Бабы в деревне - нерожающие сплошь, надорвались на полевых работах без мужиков в империалистическую, отец Прокофия пришел с войны в шинели на голое тело; в нынешних книгах нет ответа на сокровенные вопросы человечества; и я собирался написать такую книгу, чтобы человеку вообще больше не нужны были ни книги, ни науки, ни такая жизнь.
      Когда идешь по России, то видишь пустую, незаселенную страну. Идешь по глубокому логу - кругом поле, овраги, волки, далекие темные деревни, и нельзя поверить, что можно выйти отсюда. Не верится даже, что где-то есть города, люди, спаявшиеся самыми выгодными гранями один к другому, музыка; что через полгода будет весна. Никогда не забуду этого лога, этой ночи и смертной тишины. Не забуду пропавшего навсегда странника, он прошел раз мимо нашего дома летним вечером, пели сверчки над завалинками. Странник прошел, и я не разглядел ни его лица, ни сумки, только огненные глаза, и я забыл, когда это было. Мне было три или семь. Или пятнадцать. Мне было два года, и я забрался в собачью будку. А он прошел мимо будки. Всякий человек имеет в мире невесту, и только потому он способен жить. У одного ее имя Мария. У другого приснившийся тайный образ. У третьего печная дверка, или весенний тоскующий ветер. Действительность смешнее фантазии. Сердце навсегда может быть пораженным похилившейся избенкой на краю деревни, и ты не забудешь, не разлюбишь ее никогда. Иногда солдат живет молча, и с товарищами водится без особой дружбы, он привязан к жизни другой силой, не менее мощной, его хранит любовь к своей невесте. Не гуляет с девушками, мало и редко пьет вино, оставляя без внимания кинокартины на полотне, когда привозят кино. Он тоскует в таких обычных забавах. Он живет погруженным в счастье своей любви, им владеет постоянное, но однократное чувство, которое невозможно заменить чем-либо другим, или разделить, или хотя бы на время отвлечься от него, этого он сделать не может. После ранения в грудь навылет он лежит на дне окопа и дремлет. Больное тело его отдыхает, он слышит артиллерийскую битву за Севастополь, на него сыпется земля со стен окопа, и он улыбается невесте в далекой уральской деревне. Ей там тихо сейчас, тепло и покойно. Пусть она спит, а утром пробуждается. Пусть она живет долго, до самой старости, и будет сыта и счастлива; с ним или с другим хорошим человеком, если сам он скончается здесь ранней смертью; но лучше пусть она будет с ним, а другому человеку пусть достанется другая хорошая девушка или вдова, и вдовы есть ничего. Его невеста тоже спит. Теперь она не плачет. Ее лицо, прекрасное не женской красотой, сейчас спокойно. Ей снится, что война окончилась и эшелоны с войсками едут обратно домой, а она, чтобы стерпеть время до возвращения Вани, сидит и скоро-скоро сшивает мелкие разноцветные лоскутья, изготовляя красивый плат на одеяло.
      Он воевал исправно и по-хозяйски. Был человеком большого роста. Руки его были работоспособны и велики. Туловище развито и обладало видимой физической мощью, он должен бы свирепствовать в жизни, но был кроток и терпелив; нежная, невидимая сила, тихое странное существо управляло этим могучим человеком и регулировало его поведение с благородной точностью; велика и интересна жизнь, и умирать нельзя.
      Умирая, он глядел в небо. Он жалел, что его невеста останется без него сиротой. Потому что никто ее так не будет любить, как он любил. И он закрыл глаза, полные слез. И больше они не открылись у него.
      Когда мы освободили Воронеж, в первую же дневку я пошел на побывку - увидеть место, где я играл в младенчестве. Город был раздроблен, сожжен и взорван в прах; у редких деревьев ветви рассечены очередями пуль и беспомощно висят на волокнах. Тополь во дворе, под ним я спал в летнее время, был спилен и лежал возле своего пня, умерший, с истлевшей корой, дом сгорел по самый фундамент; посмертный ветер веял в руинах умолкших жилищ, а я стоял и стоял у этого тополя, ждал, пока придут мысли. Но они не пришли, события возбуждают в человеке только чувства; потом, уже внутри, в глубине человека, они превращаются в сознание; сознание является следствием чувства, мысль имеет органическое телесное происхождение, не логическое - как у Стагирита. Потом пошел на улицу Шевченко. Там дома тоже не было, осталась скамья, она стояла под окнами моей квартиры, по вечерам мы с женой сидели на этой скамье. Ближе нее у меня нет человека. Невдалеке дети играли в смерть. Мальчик рыл совком землю, готовя могилу. Около уже было небольшое кладбище - четыре креста из щепочек стояли в изголовье намогильных холмиков, он рыл пятую. Ты теперь большую рой! - приказала сестра. Я тебе говорю: большую нужно, братскую, у меня покойников много, народ помирает, а ты одна рабочая сила, ты не успеешь рыть, еще рой, еще, побольше и поглубже, - я тебе что говорю! На земле лежали еще шестеро человечков, один был без головы, а двое без ног, они у них открошились; такие тоже бывают, их танками пораздавило, кого как.
      Чехов говорит: не надо смешивать правильную постановку вопроса и - решение вопроса, обязательна только правильная постановка вопроса. В Анне Карениной и в Онегине не решен ни один вопрос, но они удовлетворяют Чехова, потому что все вопросы поставлены в них правильно. Сам Толстой уже так не считает. На открытии памятника Пушкину главным была не речь Достоевского, а отсутствие Толстого. Толстой не понимал торжества, Пушкин был не богатырь, не полководец, не святой, человек более чем легких нравов, умерший на дуэли при покушении на жизнь другого человека; Толстой относит Пушкина и Гоголя к плохому искуству из-за бедности содержания и обилия подробностей, малопонятных людям, живущим вне описываемой среды. Бедность содержания обрекает на массу подробностей. И все вопросы, говорит Гагарин, поставлены в них неправильно. Если в вопросе нет указания, реально выполнимого, нет помощи, то как можно определить, что он - правильный? У народа скрытые секретные средства для питания души, своя поэзия. В каждой артели, идущей бить зверя на Новую Землю, был баюнок. Вечером народ собирается, и он засказывает. Мужиков людно сидит, торопиться некуда, кабаков нет. Вечера нехватит, ночи прихватят; один по одному засыпать начнут, спросит: -Спите, крещеные? —Не спим, живем! Говори дале.- Бывает, и зимовать придется. Соберут избу из остатков разбитых кораблей; тепло, а темно; жирник денно-нощно горит, приходят гости - белые медведи, в дверь колотят, в когти свистят, пронзительно, аж сердце заходится; песнями да баснями, гудками да волынками, присказками-сказками, девять месяцев людей от смерти-тоски отымает. Не Евгением Онегиным. Чужой мир. Чужой язык. Литературный. И умирали. Молодые. С тоски; старый человек многоопытен, беды по сортам разбирает: это беда, это полбеды, а молодому уму несродно ни терпеть, ни ждать. Из-за них, мастеров-посказателей, артельные старосты плахами березовыми бились. Пуще всего ценились стáрины. "Они телом толсты, а умом просты" - голая грубая спасительная сущность народной речи. Баюнок должен быть мастер слезы выжимать; поплачешь, оно и легче. У нас почти нет книг, понятных народу, река народной речи и река литературы остались неслиянны. То, что составляет наслаждение для высших людей, непонятно народу как наслаждение. Толстой восхищается чеховской героиней, как пожилая баба сидит в застекленной надворной пристройке, и с выражением дуры глядит в порожнее место на дворе. "И долго буду тем любезен я народу, что..." - твоя-то чистота схватила светлоту, занесла на высоту, неси благодать, а то ничего не видать! У народа действительный, и массовый опыт общения с природой, работы, нужды, спасения жизни от истребления высшими людьми. У тех этот опыт сведен почти к нулю; откуда там взяться правильной постановки вопроса?
      Я привык любить свою жену, привык с ней беседовать. Это помогало размышлению. Внушало доверие к делу. Вспоминаю, что она говорила. Ей нужно было еще что-то. Неизвестно что. Все будто чего-то недоставало, что ей было необходимо. Я думаю, что и разлука может быть полезной; я не уверен в постоянном счастье вечно добрых сердец, привязанных друг к другу, и удовлетворенных своей близостью; но чувство идет вразрез с мыслью: плохо, что ее нет со мной. Вспоминаю ночное купание в Воронеже, и как потом повернули на Пролетарскую, и я показал дом, где в девятнадцатом был штаб генерала Шкуро, из ворот высунулась голова девчонки, прокричала:

Ах, матаня ты, матаня,
Где ты намочилася?   
           Под Чернавским под мостом
Танцевать училася!     

Со двора позвали: Тося! Тося! - и голова исчезла; где сейчас эта матаня? Теперь все надо начинать сначала.
      В России в деревнях теперь хозяйки проснулись, начинают печи топить. Потом коров пойдут доить. На дворах уж воробьи появились, на мужиков похожи: серые, деловые, разумные; и дети тоже как ангелы; а ведь серенькие глазки, простого цвета, а за ними что-то еще добавочно горит, душа и прелесть изнутри светит, на войне убито их будущее.
      Задача Октябрьской революции состояла в воспитании человека, живущего принципиально иначе - по сравнению с человеком предшествовавших эпох. И она создала, и запечатлела, образцы такого человека, народ отправился в великий безвозвратный путь, куда еще никто не шествовал. Все материальное, серое и обыкновенное я принял так близко к сердцу, что оно стало для меня духовным и питало страсть к работе. Труд похож на сон. Труд бывает и радостью, бывает и страданием, но чаще всего он бывает забвением, человечество спало в трудовом сне и благодаря этому уцелело. Сейчас я уже не помню - сознавал ли я в то время, что все возвышенное рождается лишь из житейской нужды, но я своими руками превращал материальное в духовное, и верил в правду революции, потому что сам совершал ее и видел результаты; когда повели канал по Черной Калитве, крестьяне плакали, - десятилетия эта задача была неразрешимой, и председатель кредитного товарищества говорил об обожаемом товарище Ленине: он, как известно здесь всем, учил, что керосиновая лампа зажигает пожары, делает духоту в избе и вредит здоровью...Я выучился электротехнике, начал строить электростанцию. Волостных средств отпустили мало, но сорганизовались крестьянские товарищества, принялись за дело и станцию построили; казалось, Ленин видел насквозь и независимо от сознания: электрическая лампочка не коптила, и нужно было читать Ленина дальше. В клубе был бал в честь открытия и оркестр из трех баянов. Потом она сгорела. Остались лишь мертвые металлические части машин - вертикального двигателя и генератора. От жара из тела двигателя вытекли все медные части. Станция сгорела не по случайности или небрежности, а была сожжена рукой человека. Я не мог понять - каким образом то, что является добром для всех, может стать причиной злодейства, и пошел посмотреть на человека, который сжег станцию. Тот казался обыкновенным и о действии своем не сожалел. В нем была неудовлетворенная ненависть. Я уже не помню его лица и слов, но помню его злобу на меня, главного строителя уничтоженной станции. Он объяснил свой поступок, как действие, необходимое для удовлетворения его разума и совести. Я выслушал его и понял, что переубедить его словом нельзя; переубедить делом - можно, но он никогда не даст совершить дело до конца, он постоянно еще вначале будет разрушать и уничтожать построенное другими. В это время жена оставила меня. Она полюбила другого человека, инженера, приехавшего из Москвы на монтаж радиоузла, и вышла за него вторым браком. Злодейская сила снова вступила поперек жизненного пути, и у меня явилась тогда странная мысль, оставшаяся необъяснимой: я чувствовал, что эта была может быть та же самая сила, от которой сгорела электростанция. Разные события; но они равно жестоко разрушали жизнь.
      Крестьяне, строители и пайщики электростанции сделали собрание и положили построить станцию первоначально во второй раз; электричество потухло, а мы и впредь будем жить неугасимо. Строить по плану и масштабу как оно было! На прежнем месте. На работу ушло почти два года. Построили в два раза более мощную, чем погибшая. Но вера в близкое блаженство на земле была нарушена сомнением, под ногами стлалась серая, жесткая, непроходимая земля, по которой надо идти и идти. Может быть, я сам был виновен перед женой, ведь бывает, что зло совершается без желания, невольно и незаметно. Даже когда человек напрягается в совершении добра другому человеку. Должно быть, это бывает потому, что каждое сердце разное с другим. Мы любим разнообразие; Фома и Ерема, по сказке, братья, но их жизнь занята заботой, чтобы ни в чем не походить один на другого. Я стал ожесточаться, учиться одолевать, срабатывать каменное горе, встающее на пути; злоба во мне стала сильной и увлекательной; будто я стал весь как богатырь, не зависимый ни от злодея, ни от случайности; мне стало понятным такое странное и словно неразумное явление, как наша любовь к пожарам, бурям, грозам, наводнениям, стихиям разрушитель­ным и убыточным. Привлекательная тайна этих явлений заключается в том, что после них тебя ждет перемена жизни. Хорошо в бою: ничего не хочешь. Мирно живущему человеку жить некогда, ему все время надо удовлетворять потребности; всегда чего-нибудь хочется, то кушать, то пить, то спать, то ему скучно. А живет, оказывается, счастливой и свободной жизнью лишь боец, когда он находится в смертном сражении. Тогда ему не надо ни пить, ни есть, а надо лишь быть живым, и с него достаточно одного этого счастья. Хотя фашисты едут на этих машинах нас убивать, - я слышу, как дизеля туго и ровно дышат - вот где сейчас мощность и компрессия! - машины тут не при чем, а немцы - только пустые шкурки от людей. Я привык к машинам, а в современной войне сплошь машины, и я чувствую себя как в огромной мастерской среди любимых машин; сила человечества в огне и машинах, это питает верную надежду на будущее. Плуг и автомат - родственные машины. Сколько ни есть женщин здесь, они за всю жизнь столько детей не нарожают, сколько через мои руки моторов прошло, всех систем, серий, наименований и назначений. Машина - это вам не человек и не скотина, ее надо строить точнее, чем живое существо. Она ведь не скажет, где у нее больно и плохо. Она будет терпеть до разрушения, вот где труд-то! - это вам не любовь. Это вот когда человека лечат или сначала строят, там можно как попало, там все равно выйдет, потому что он запищит и скажет, где у него сделано неладно. Я знаю, что я говорю! Некоторые думают, что человека труднее воспитать, чем сделать машину, да и человек дороже! - кто его знает, что дороже, а что дешевле. Я не вижу в себе такой драгоценности, которая была бы дороже всего мира, и была бы достойна господства. Человек стоит в общем ряду случайностей природы. Когда говорят, что в человеке космос осознал самого себя и разумно движется к своей цели, - это опять птолемеевское мировоззрение, обоготворение человека. Оно мешает ему думать над несущимися стихиями вещества с максимальной тщательностью и усердием. Разоружает перед страшной скрежещущей действительностью. Природа не считается с утешительными комбинациями в человеческой голове.
      Председатель цензурного комитета Архимандрит Амфилохий, прочитав "В чем моя вера" сказал: в этой книге столько высоких истин, что нельзя не признать их; я не вижу причины воспрепятствовать ее изданию, - но Победоносцев запретит. Победоносцев был человек интеллигентный, университетский, либеральный, певец европейского права, а Толстой писал, что юридические науки не имеют другой цели, кроме организации насилия; и что устройство жизни, при котором всякое личное благо приобретается страданиями других людей, основано на организации разделения властей: одни трактуют Библию, другие пишут законы о собственности, третьи исполняют, и тогда никто не чувствует противоестествен­ности совершаемых злодейств. Обокрали народ, а потом установили закон, чтоб не красть. Толстой иначе трактовал Библию, чем он, обер-прокурор святейшего синода, наставник наследников престола и автор манифеста, призывающего всех верных подданных к доброму воспитанию детей; там было: а на нас возложить священный долг, и поэтому манифест считался ананасным. Не запрети он книжку, как смотреть царю в глаза. Священники теперь должны были доказывать в проповедях, что Толстой - антихрист, и получалось, что если господь похож на своих слуг, а антихрист это Толстой, то лучше принадлежать антихристу. По правилам книга должна быть сожжена, однако сразу после конфискации тиража на имя архимандрита пошли запросы от министров, двора, сановников; разобрали все экземпляры, Победоносцев недогядел; крутился, занимался воспитанием в чадах добра и недоглядел. Книжка вышла в Париже в 1885 г. в немецком и английском переводах, заглавие "В чем моя вера" было переведено как "Моя религия". Текст Толстого стал сигналом и знаменем истории: та форма жизни, которой живут христианские народы, должна быть разрушена, и она будет разрушена не потому, что ее разрушат революционеры, анархисты, рабочие, социалисты, японцы или китайцы, она уже разрушена на главную половину - она разрушена в сознании людей; после Толстого это стало очезримой истиной, царь уже не мог не отказаться от престола, и даже такие гадины, как англичане, не в состоянии толком организовать интервенцию, потому что революция в России воспринималась как осуществление заветов Толстого; во многом она и была такой; фильм Броненосец Потемкин заронил первые сомнения.
      Я ихних погремушек не боюсь. Это громко и страшно только для нас, а муравьи по земле ползают, бабочки летают, им ничего. Меня убьет только прямое попадание по башке. Что-то здесь птиц наших не слыхать - весна уж, а птиц нету. Чего-то я птиц не слышу. Не слышу. Даже мой крик здесь не раздается. Хорошо в бою быть живым. Бой это жизнь на большой скорости. Война, раз уж она случилась...Много в ней опасного и неизвестного...Вся война опасна...Вот приходит приказ держаться. Именно здесь; утомить врага и расточить его силы. Убедить, как нам необходима эта деревенька; а нам она по обстановке совсем не нужна; но сердцевина боя будет здесь; сюда должен валиться немец, мы заманиваем его к себе на смерть, а нам надо держаться; решение боя будет не у нас, мы ведем лишь демонстратив­ную оборону, мы здесь то же самое, что обратный клапан в машине, - только в одну сторону открывается, назад - нипочем; назад он стоит намертвую. Вся эта семидворная деревенька хорошо пристреляна немцами. Все расстояния известны им в точности. Бойцы украсили подземные укрытия травой, ветвями, выбрали всю сорную мелочь, разместились впритирку в укрытиях, в глубине прочной земли; дремлют перед боем, осыпаемые дрожащим прахом, огонь рушится на деревню потоком. Чутко сжимают в руках свою надежду - оружие. Ели они давно и за двое последних суток отдыхали лишь однажды; когда лежали на огороде под огнем; но и тогда они копали землю под собой. Жаль, нам не придали бронебойных ружей, придется управиться без них. Первым погибает командир роты. В нежном голубом сиянии взрыва есть то же кроткое сияющее вещество, которое содержится в сердце и в теле человека. У него в груди зародилось жаркое тепло, словно там открылось второе сердце; кровь сочилась, как из родника и холодила тело. Ничего, она помаленьку идет, вся не скоро выйдет; и он сжимается от озноба. Отдохну, пока тихо, может, кровь остановится и я выздоровею. Будь бы он дома, мать бы растерла ему ноги и боль прошла, а грудь она бы согрела ему своим дыханием, и укрыла тремя одеялами, напоив, чаем с малиной. А сейчас на его глазах шестерых убивает взрывной волной. Вдобавок их пронзили осколочные снаряды; они как стояли живыми, так и остались стоять мертвыми, окоп в этом месте был узкий, его не дорыли в ширину, и упасть мертвому телу было неудобно; шестеро мертвых бойцов стоят в ряд по плечи в земле, обратив к противнику потемневшие, спокойные, задумавшиеся лица. Автоматы лежат возле них в боевом положении, у одного бойца голова вдруг поникла в сторону, и он припал щекою к песчаной отсыпи. Пусть они стоят там! Пойди стань возле них. Возьми побольше гранат. Лейтенант по выражению лица командира понимает команду, встает рядом с мертвыми, чтобы принять первый удар на себя. Приказав старшине следить за обстановкой и выводить подразделение, когда будет выгодно. Но позже того, как он с мертвыми примет удар на себя. Что же она все идет и идет? Ведь мне некогда сейчас умирать! И он задремал, желая поздороветь немного, чтобы закончить бой живым человеком; какая скука, что я там буду один, на всю вечность один. Еще ребенком он лежал на земле, приникал к ней лицом. Внутри земли гудели голоса, там, в тесной тьме, жили многие люди, и слышно было, как они корябаются руками, чтобы вылезти оттуда. Оказывается, везде кто-то живет. Вот пень, у него рот большой, он всю капусту на огороде поест, из чего тогда мать будет варить щи? А кто не видит его, тот хочет выйти ко нему из-под земли. Бойцы прекращают стрельбу, чтобы не обнаруживать своих слабых сил. С успокоенным, удовлетворенным сердцем каждый осмотрел себя, приготовился к бою и стал на свое место. Мирно и хорошо стало на душе. Они благословили друг друга на самое великое, неизвестное и страшное в жизни. На cмерть и победу. И страх их оставил. Совесть перед товарищем, который обречен той же участи, превозмогла страх. Они уже боятся не вообще смерти, а смерти убыточной, когда погибаешь, истратив впустую один патрон. Когда погибаешь, порядочно истощив врага, такой смерти уже не боишься. Раз уж ее миновать нельзя, то она должна дорого стоить врагу. Тело их наполнилось силой, они почувствовали себя способными к большому труду. Они смотрели на танки, идущие на них, и желали, чтобы машины шли скорее, лишь смертная битва могла удовлетворить их.
      Одни говорят: после войны братство должно наступить; другие думают - что молодце­ватость. Вселенная могла быть иной, и человек мог бы поворотить ее на лучшую дорогу. Но этого нет и, может, не будет. От такой мысли захлопывается сердце и замораживается жизнь.
      Как в сновидении, стоят перед глазами сотни деревень, поселков и городов, малых, больших и великих; за каждый из которых был бой. Каждую из многочисленных рек приходилось форсировать под огнем. Через каждую плыть на плотах или знаменитых подручных средствах. И самым простым оказывалось - вплавь на собственном животе; иногда - под сплошным навесом огня; и разрывы снарядов гонят волны против течения. В промежутках меж больших рек переходили с боем через десятки других водных потоков; и кажется ни один не забыт в памяти. Каждый сапер кроме оружия против смерти, с нормальным боевым запасом, и пары ручных гранат, имеет при себе лопату, ломик, топор, сумку с рабочим инструментом, бикфордов шнур, личные вещи и еще что-нибудь, смотря по назначению подразделения; все это человек имеет неразлучно при себе; он идет с ними вперед, бежит, ползет, работает под огнем, отбивается от врага, мешавшего его труду, спит в снегу или в яме, ест и пишет письма домой в надежде на встречу после победы; в надежде на жизнь, которая будет вечно счастливой. И по ночам, в бессонные ночи, и под огнем врага он думает одну и ту же думу, воодушевляющую его - как расставить людей по линии работы, как заранее заготовить подручные материалы, - когда это возможно. Они выходят к речному руслу, изыскивают место для переправы танков и делают отлогий выход в отвесном берегу реки на сторону противника, и часто оказывается, что все было бы удобно, мелко, годится для брода, но древние камни создают непреодолимую преграду для танков, и приходится сдвигать их вручную. Если их рвать толом, немец такое половодье устроит. Сапер снимает с себя все, что не должно намокнуть, кладет это имущество подальше на лед, садится на дно реки, и обухом топора вгоняет клин под сиденье большого камня. Топором работает на ощупь, руки ходят вязко, немеют от усталости. Изредка он поднимает руки с топором из воды на воздух, чтобы они немного отошли, и потом снова спешит расклинить камень, стронуть его с места. Жилы рубцами выступают на его больших руках, обветренных, обмороженных, покрывшихся толстой заржавленной кожей. Внизу по течению наши начинают стрельбу, чтобы отвлечь фашиста от переката. Те отвечают встречной стрельбой; но и перекат не перестают покрывать минометным огнем - на всякий случай. Второй сапер подклинивает тот же камень, усевшись рядом. Другие четверо раскачивают камень, пока он не двинется. Один из саперов убит осколком мины в голову; унести его некогда, и его кладут на лед. На каждый грузный камень встают по четыре, по шесть солдат. Наконец первый камень сдвигается, его оттаскивают метров на шесть вниз по течению; камни трогаются с вековых мест. Саперы выходят из воды под обрыв неприятельского берега. Там спокойно. На воздухе они враз обмерзли и обледенели, но потом отогрелись и им стало жарко. Взяв в лопаты глинистый отвес, въедаются в него пологой траншеей, чтобы танки могли выйти здесь из реки. Полушубки оттаяли на них и от них пошел пар. Отвлекающий ложный бой прекращается и саперы ложатся в открытой дорожной траншее и дремлют до прихода танков. Эти люди редко отдыхают, они либо работают, либо движутся в пути, и сон их всегда краток, но глубок; пока спишь - примерз к земле: тело отдохнуло и распарилось, шинель отогрелась, и ее прихватило к стылому грунту; ишь земля как держит: то кровью к ней присыхаешь, то пóтом не отпускает от себя. В нужное время капитан будит бойцов к посадке на танки. И вот они движутся вперед на танках, они кричат, не помня и не слыша себя, воодушевленные мощью боя. Потом вонзаются в землю, отрабатывают систему траншей, укрытий и блиндажей уже на новом месте. Земля дорог въелась в их серые, сумрачные лица. Полевой ветер всех времен года обдувает их, - они стали терпеливы и равнодушны ко всякой невзгоде; но глаза их, обыкновенные и спокойные, имеют то особое выражение, которое бывает лишь во взгляде солдата; это выражение означает знание жизни, которое дается лишь страданием, войной и чувством много раз приближавшейся смерти; ему известно высшее знание, неведомое другому, кто не бывал солдатом; подобно святым людям и героям, солдат заработал свое высшее знание в испытаниях, когда смерть уже касалась его сердца, когда страшный долгий труд до костей, до гибели изнашивал тело, это знание тайными чертами запечатлено в его облике.
      Три тома "Капитала" должны были внушить, что там есть что-то еще, но там было только это: удовлетворение потребностей. Только все будет доступно всем. Как они не видят, что это невозможно, удивлялся Толстой, ресурсы земли истощились бы за несколько лет, никакого "учения" не было, Маркс только копировал буржуазию. Сам факт, что, из-за разности естественных условий жизни, те, у которых условия хуже, неконкурентноспособны, и автоматически попадают в рабство через механизм свободной торговли, был очевидным, но текст Маркса и строился как доказывание очевидных истин, аналогично школьному доказательству теоремы о равенстве противоположных сторон прямоугольника, и тогда возникает стена между существом дела и формальным доказательством, и стена скрывает слабое нежное место: рабочие названы передовым классом, потому что ими легче манипули­ровать, презрение к рабочим было выражено толщиной томов. И Толстой сразу об этом сказал: если бы даже случилось, что предсказывает Маркс, то случилось бы только то, что деспотизм переместился бы; властвовали капиталисты, а теперь будут властвовать распоря­дители рабочих. Чаадаев пишет о будущей Октябрьской революции: социализм победит не потому, что он прав, а потому что не правы его противники. Чаадаев был человек длинный, думал далеко вперед. Либерал, говорил он, это бессмысленная мошка, толкущаяся в луче. Те парни юлавые, поворотливые, зубами соскрипели, как бы напуститься, некуда деться от злобы. Душетырного спирта понюхали, западником написали. Знают, как изобидеть, ведь устройство знакомо...Поставив задачей удовлетворение потребностей, социализм автомати­чески скатывается к борьбе за увеличение производительности труда, т.е. интенсификации уничтожения природы, надеяться не на что, капитализм и социализм никогда не победят друг друга, они замучаются оба, или в борьбе друг с другом, или по отдельности, и падут мертвыми, а земля станет надолго пустой. Петр I страшно извел могучие леса, обнажил почву, поверхностный сток воды ничем не задерживался - реки начали засоряться, мелеть и заболачиваться, появилась малярия, все царство обветшало от подложного Петра-царя. Они теряют равновесие в отношениях с природой - вот история людей. И только сейчас мы слышим Толстого, он говорил, в конце ХIХ века, что "Войну и мир" написал человек с извращенным ложным пониманием вкусом. Извращенным пониманием человека и места человека в мире. Он культивировал чувства менее нужные людям...Коммунизм оказался только волной в океане вечности. Генеральной стратегической линией было установление братства, но свобода потакать своим прихотям и завистливое равенство вели к братству только в будущем, а пока получалась лишь борьба всех против всех. Группировки отличались друг от друга стилистикой обличающих текстов. На войне же сразу обнажаются недостатки, не одна пшеница в поле растет. Поняв, что дело не шутово, головы ломают, гадают на рукавице, а выбирать не из чего, или ищи, где тут плен, или находи уклонения от ленинской линии, удачно записавшись в тюрьму, и там думай, как обустроить Россию. В тридцать шестом я присутствовал на судебных процессах над троцкистами, всматривался, вслушивался, и было непонятно, как они выносят самих себя. Уходя, они старались увлечь за собой и погубить как можно больше непричастных, безвинных, - чтобы иметь шанс быть самим причисленным к невинным. Концлагеря - изящное изобретение лорда Китченера, они были апробированы в Южной Африке, потом в США, и далее - на оккупированной англичанами и американцами территории России, в 1918-20 там содержался каждый шестой житель; потом управление ими было захвачено десантом Троцкого. Выходом из трагического положения может быть либо бесплодное горе, выраженное в литературном кликушестве, либо активное действие, настоящий выход; но он, этот выход, не может быть придуман, он должен быть открыт, слово не должно быть ничтожеством жалости, воплем беспомощного сочувствия. Гагарин, старик с огненными глазами, предлагает признать целью человечества достижение бессмертия; главная особенность мысли в том, что жизнь не должна идти с падающими силами, ее надо вести с постоянно обновляющейся свежестью души и тела; неизвестно, возможно ли осуществление проекта, но мы узнаем, в какой степени мы можем управлять этими процессами: как из серой земли выростают светлые растения, непохожие на мать и незримые в ней. Как известно было уже Толстому, верующих трудно отличить от неверующих: первые делают добро, следуя Христу или Магомету, вторые делают добро ради добра; и Толстой был проповедник добра. Гагарин возражал: никакими проповедями, никакими общественными перестройками судьбу человека улучшить нельзя. Толстой скептически относился к проекту Гагарина: тот предполагал созыв всемирной конференции по выработке стратегии налаживания отношений с природой, но это будет собрание элит, и они будут лгать, обманывать себя и других, в самых утонченных формах, чтобы как-нибудь затемнить, заглушить сознание, и так все запутают ложью, что никогда нельзя будет ответить ни на какой вопрос. Формула "Пушкин - наше все" - широкомасштабная наступательная операция русской интеллигенции; чтобы вычистить Толстого. Модифици­ровав метод Канта для родной почвы великий русский философ Бердяев-Ильин установил неполноценность Толстого: оказалось, во всемирной истории нет другого гения, которому была бы так чужда всякая духовная жизнь; эх, Лев Николаевич, страдал Бердяев-Ильин, умри ты вовремя, году эдак в 1878-м, насколько бы мы стали богаче. Ничего нет гаже понятия духовности. Проповедь, переданная в Писании, разъяснял Чаадаев дамам в гостиных, была обращена к присутствующим; при записи текстов пропали интонации и потребовались толкования; постепенно они принимали местную и современную окраску; слова лишились силы и авторитета, под бессмертием стали воображать жизнь после смерти. Гагарин уточняет: религии отделили себя от нравственности, допуская возможность спасения в отдельности, врознь; и второе - главное: личное бессмертие ты обеспечиваешь сам; лично; другого бессмертия быть не может, недостаточно только однажды родиться, нужно еще чуть не ежедневно возрождаться, и матерью тогда служит уже вся земля и все люди. Как превратить эту мысль в простое, доступное всем, страстное, святое чувство - подобно молитве? Надо спешить, потому что жизни остается немного. Толстой и Гагарин понимали демократию так же, как ее понимают американские президенты; можно дурачить весь народ какое-то время, можно дурачить часть народа все время, но нельзя обманывать всех все время; и поэтому власть всегда должна избираться той самой частью, и тогда, говорит Толстой, 99% зла мира основывается на оправдании насилия над людьми для защиты других людей. Решающие жизнь истины уже существуют тайно в текстах, заботливо изъятых из школьных и университетских программ; трудно подняться из могилы навстречу работающим лопатами гробовщикам. Одно слово в Евангелиях в пользу животных избавило бы их от тысяч лет грубого обращения. Но искать это слово бесполезно, его там нет. Пушкин вставил в Онегина строчки: "Уж я с другим обручена! Уж я другому отдана!" из поэмы Чаадаева "Рыбаки" - слова Екатерины Александровны Щербатовой, прекрасной кузины, обращенные к Чаадаеву. Грибоедов в "Горе от ума", Пушкин своим Онегиным готовят почву для травли Чаадаева. Гоголь продолжает "Шинелью". Прототип везде один, но его следов там нет, потому что суть дела всегда в существе человека, а не возле него; у них - возле. Клянусь честью, говорит Пушкин, ни за что на свете я не хотел бы иметь другую историю, кроме истории наших предков. Словоблудие. В неотосланном Пушкину письме Чаадаев пишет: зачем этот человек мешает мне идти, это бывает со мною всякий раз, как я думаю о вас, не мешайте же мне идти, прошу вас. Неправильно было бы сегодня говорить о писателях, будто они родились в рубашках, или что они вышли из гоголевской Шинели. Или что инженеры человеческих душ. Они просто подлецы, люди из песка сливки делают, умер Толстой и пала на землю безглагольная тишина, статьи написать некому; и приходится опошлять свои мысли, говорить, что поэзия Пушкина объединила разные нужды человеческой души, но у народа с формулой "Пушкин наше все", не только нет будущего, а даже и настоящего, и Пушкин и Гоголь торг мыслью считали благом. Все свои книги, начиная с "Вечеров на хуторе близ Диканьки", Гоголь преподносит членам царствующего дома и самому императору. Разве найдется на свете сила, которая бы пересилила русскую силу! Придет время, и вы узнаете, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы, подымается из русской земли царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему! А царь был уверен, что "Мертвые души" - сочинение графа Соллогуба. Уже после смерти Достоевского Толстой стал читать "Братьев Карамазовых", ему сказали, что это очень хорошо; и не мог побороть отвращения - от кривляния, высасывания из пальца, позы обвинителя: зло - в природе человека...Легкомыслие и неподобающее отношение к важным предметам, все эти красота спасет мир...Очень уж длинно и нескромно, пишет Чехов, много претензий; если бога нет, то все позволено - очень наивный способ организации вражды. Восемнадцатилетним, Чаадаев надевал белую рубаху, готовясь к верной смерти на Бородинском поле, сражался под Кульмом, вошел в Париж; поручик артиллерии Лев Толстой защищает Севастополь от неприятеля в Крымской войне; там они обрели высшее знание, тайные черты, и теперь истина уже находится где-то вблизи, еще в рассеянии, но уже можно собрать; вопросы будущего общественного устройства - надуманные вопросы, сама работа по изменению лика земли на ходу решит все социальные задачи внутри человечества, и мне часто снятся в бреду какие-то подвески или опоры Гука, живыми фигурками, они называют себя локальными делегатами всемирной конференции. Солдат должен уметь помирать навеки и всерьез. А то какой же он солдат.


* "Истинного себя я еще никогда и никому не показывал, и едва ли когда покажу. Этому есть много серьезных причин" (26.01.1927)


ПОСЛЕСЛОВИЕ. Первая часть пенталогии (о том, как однажды Достоевский, Чехов и Платонов случайно встретились в чистом поле) приведена в разделе   http://mkovrov.ru/dcp.html  ; вторая часть (Андрей Платонов & Virginia Woolf. Неслучайная встреча) приведена в разделах   http://platonov.mkovrov.ru/av.html   и  http://mkovrov.ru/av.html  ; третья часть (Андрей Платонов и Марина Цветаева. Дуэль поэтов) - в разделе   http://mkovrov.ru/shd.html  ; четвертая часть (Андрей Платонов и Анатолий Власов, заведующий кафедрой теоретической физики МГУ в 1943-1953 гг. Беседы в деревяшке) - в разделах  http://platonov.mkovrov.ru/vp.html   и  http://mkovrov.ru/vp.html  
      Не существует пьес, в которых герои ищут ответы на главные вопросы существования; потому что "герои" обычно не соответствуют масштабу вопросов; однако в последние двести лет (начиная с Чаадаева и Толстого) такая возможность появилась, и теперь проблема в том, что эти герои говорят часто вещи, существенно отличающиеся от того, чему учат в школах и университетах, не важно, в физике ли, истории, философии, литературе, на Западе, Востоке, в России ли, и потому такие пьесы как бы нецензурны (во многих странах и культурах Толстой стал национальным святым, и вовсе не потому, что написал "Войну и мир", у нас же о Толстом цензурно только одно: отношения с женой, и тут соревнуются); они точно не "западники", не "славянофилы", не "либералы" и не "патриоты", будь они ими, сразу бы обнаружился вопрос о несоответствии.



                     chevengur@bk.ru
статистика